“O sole mio”, не своди с ума
меня. Звеня, посверкивают пилы.
В квадрате неба голубь светлокрылый.
Где валидол? - погладила карман.
Всем серебром селедкина спина,
хлеб пузырьками воздуха пронизан,
и чай - как наважденье, и так близок
единственный. И так быстра луна,
что, sole mio, возвращайся, как
чудесный сбой небесного круженья.
О, sole mio, красного варенья
и красной водки - инфернален знак.
Кошачья лень, сорвавшаяся в страсть,
движения легки. O, sole mio!
Твой смех, мое удержанное “милый!”.
Не удержалась, чтобы не припасть.
И что мне ум? O sole, sole mio.
1994
•
Как бабочка на миг среди ладоней -
оставив карнавальную пыльцу
на пальцах, как приснившиеся кони -
вдоль берега к рассветному крыльцу,
как сорванный гранат - взахлеб всем соком
разлом - еще живой и сам не свой,
как миртовый веночек - ненароком
слетевший с неба, чтобы с головой
простоволосой нечто пребывало
чудесное, как солнечный поток,
смывающий все темные завалы
всех горестей, как тонкий завиток
от ветки золотого винограда -
моя любовь. Я так тебя люблю,
Что, кажется, тебе еще не надо.
1994
•
Мой мальчик довоенный,
в трамвае продувном
куда летишь? Наверно,
в зацепленное сном -
гвоздём, колючкой, словом,
взрастающей душой.
Блокады день пайковый.
А ты - почти большой.
Большой и добрый мальчик
в большой и злой войне.
А зажигалки - ярче.
А ты - скорей - ко мне.
В глазах твоих зеленых
зеленые года.
Мне вечно класть поклоны,
что выжил ты тогда.
1994, СПб
•
Мой город, где шпили готично
российское небо пронзают,
химеры рекламные кривят
отверстые рты над толпой,
снующей средь танков и шопов,
летящей в метро, в мерседесах,
меж русских и новых и старых,
в трех кольцах зажавший себя,
мой град фейерверков, пожарищ,
стрельбы и летящих камений,
бомонда, тусовок, разборок
и спящих пугливо людей,
мой - пыточный, мирный, столичный -
стоглавая тьма накрывает.
О Боже, его Ты помилуй.
Меня - из него - отпусти.
Недолго.
1994
Любовь
А я думала - свобода
и паренье в небесах.
Выше, выше, выше. - Что там -
над любовью? Голоса
гулко падают в низине,
в буреломе: “Оглянись!
Вот забор колючий. Ныне
здесь любовь - а значит - жизнь”.
Я не птица - каторжанка
вечной каторги любви.
Ох и тяжко! Зябко, жалко.
- Не будь дурой! Не реви.
Не зови его напрасно:
и услышит - не придет.
А придет - так станет ясно,
что… - Ох нет, пускай соврет.
Сколько весен - отмотала.
Двадцать лет - ему не срок.
“Я люблю тебя” - всё мало.
Всё глядит куда-то вбок,
мимо, сверху. Милый, милый,
вот я в стеганом пальто
вдруг сбегу. Дай, Боже, силы!
И не хватится никто.
Далматинцев и гончих, пастушьих и прочих собак
на площадки салфеток сбежавших с французских шпалер,
что мне делать с глазами, друг на друга глядящими, как
сиротинки, подранки? Немыслимо. Как ты смотрел
мне в глаза – улыбаясь: “Ах, собаки у нас хороши”,
над прозрачным столом, выпивая “за нас! за тебя!”
Как мне быть с пустотой после: “Я так решил”?
Что там воет и воет, коль не стало Помпеи? Любя –
забывается?!
“Всё, всё уляжется” – трогаю горло рукой.
И не знаю, куда мне смотреть, чтобы больно не видеть твое
отраженье вокруг. “Может, встретимся, как-нибудь” –
голос другой
у тебя - где-то в мире не нашем, уже не моем.
Одного опасайся посреди дорогого житья -
далматинцев и гончих, пастушьих и прочих тоски -
многоглазой, ревущей, прорвавшей основы шитья -
что закружит тебя – и очнешься, и сбросишь силки.
1997
•
Какая смутная зима!
И серый снег, и небо серо,
и серой кажется сама
вся жизнь моя. Совсем не дело,
а слово кажется судьбой.
И одинокой иностранкой
бреду я по зиме домой,
где дочь смеется в желтой рамке.
Тиберий вспомнился, что так
был равнодушно занят царством.
Он не мешал распять Христа,
но не казнил за христианство.
1998
•
Летучий клевучий комочек,
воробышек, братик меньшой,
что знаться со мною не хочет,
как он говорит хорошо
соседкам по тоненьким веткам -
Ириде, Дриаде, Весне.
И выгнулась радуга в лето,
и светятся почки во сне.
Свирелевый, флейтовый голос
поет о веселой любви.
Что было - уж перемололось.
Мукой стали муки мои.
1998
•
Когда холода наступают
на город, подняв на крыло
тревожные черные стаи,
я знаю – не произошло
мечтанного чуда, что в Новый –
мерещилось – в елочный год.
Неделя еще до Покрова.
Безмолвие снегом падет
на головы в шапках унылых,
и вновь мандарины зажгут
фонарики. Видишь? – всё было.
Всё будет. – Не так и не тут.
1998
•
Или волк – или собака,
или темень – или свет.
Искаженья полумрака
отрицаю. “ Да” иль “нет” -
остальное от... Послушай,
лучше - ни души вокруг. –
Мне уже давно не нужен
Полувраг и полудруг.